Анри Бергсон и его философия - Пространственное время и время как длительность

Оглавление:

Среди всех мыслителей Нового времени, обратившихся к спиритизму, выделяется французский философ Анри Бергсон. Его позицию можно определить как эволюционистский спиритуализм. Бергсон, несомненно, является одним из самых интересных и значительных французских мыслителей. Отражение его идей можно найти в идеях американского прагматизма, в искусстве, социальных и религиозных концепциях.

Бергсон родился в Париже в 1859 году. Он изучал философию в Нормальной школе, а после получения диплома преподавал в лицеях. Он защитил докторскую диссертацию «Эссе о непосредственных данных сознания» (1889) в Сорбонне, получив большое признание. Его работа «Материя и память» (1896) не осталась незамеченной читателями. В сборнике «Смех. Эссе о смысле комического» (1900) Бергсон уточняет, что человек — это не только «животное, которое может смеяться», но и «животное, которое вызывает смех». В любом животном или даже неодушевленном существе комическое может найти некоторое сходство с человеком. Поэтому комический эффект работает как своего рода сердечная анестезия. «Наш смех всегда относится к группе людей», когда внимание обращено к одному, комическое подразумевает игру оттенков понимания, приглушая чувственность.

Вершиной творчества философа стали его книги «Введение в метафизику» (1903) и «Творческая эволюция» (1907). Профессор Коллеж де Франс и член Французской академии, Анри Бергсон получил Нобелевскую премию по литературе в 1928 году. «Два источника морали и религии» (1932) была его последней работой. Когда нацисты оккупировали Париж, Бергсон был освобожден от требований регистрации для всех евреев. Но философ не принял эту «честь» и пришел вместе со всеми. Последние годы своей жизни он нашел в католицизме дополнение к иудаизму. Однако он не изменил своей вере. «Я хочу остаться с теми, — писал он в своем завещании, — кого завтра будут преследовать». Бергсон умер в Париже в 1941 году.

Правда, бергсонианство было модной философией. Чтобы послушать его лекцию, некоторые светские дамы посылали своих слуг занять места в зрительном зале. Конечно, обаяние личности философа было не последней причиной его успеха. Тишина и благоговение воцарились в аудитории при его появлении в глубине сцены, рассказывает Ж. Шевалье. «Соединенные руки, никаких нот, огромный лоб, яркий свет глаз под кустистыми бровями, тонкие черты лица, выражавшие духовную силу и мощь мысли. Его речь была спокойной, ритмичной и благородной. Необычайная уверенность и поразительная точность, завораживающе музыкальные интонации, даже в дефекте дыхания было что-то от кокетства.

Отстаивая творческую активность духа, Бергсон ни на минуту не упускает из виду конкретную жизнь сознания, наличие тела и материальной вселенной. Ошибка всех спиритуалистических доктрин, писал он, заключается в убеждении, что духовную жизнь можно изолировать от всего остального, унести ее от земли, в недосягаемые дали. Таким образом, духовное становится миражом. Но духовное нематериально только в том смысле, что это творческая и конечная энергия, постоянно возникающая в условиях, которые могут ее погасить или привести к вырождению. В основе философии Бергсона, отвергающей позитивистскую редукцию, лежит верность реальности.

Пространственное время и время как длительность

Вдохновленный эволюционистской теорией Спенсера, молодой Бергсон хотел усовершенствовать его первоначальные принципы. Однако он увидел определенные недостатки в своем подходе к проблеме времени. Время в контексте конкретного опыта ускользает от механики. Для механика, читаем мы в «Эссе о непосредственных данных сознания», время — это серия моментов, следующих один за другим, подобно изменению положения стрелок часов. Поэтому механическое время — это пространственное время. Действительно, узнать время — значит проверить положение стрелок на циферблате часов.
Но помимо того, что механика сводит время к пространству, она делает его обратимым. Мы можем возвращаться назад и проверять опыт столько раз, сколько захотим. Каждый момент времени в механике является внешним по отношению к другому моменту, поэтому они эквивалентны. Время конкретного опыта полностью отсутствует. Пространственность, таким образом, является характеристикой вещей. Сознание, напротив, является характеристикой длительности.
Именно сознание непосредственно постигает неполную текучесть времени. Длительность означает, что я живу в настоящем с памятью о прошлом и в ожидании будущего. Вне сознания нет ни прошлого, ни будущего. Сознание связывает прошлое и будущее в настоящем. Количественная неразличимость мгновений чужда сознанию, для которого одно мгновение может длиться вечно. В жизни каждого человека есть моменты, которые не проходят, а другие периоды пролетают бесследно. В расширенном потоке сознания моменты времени взаимопроникаемы, они, то нанизываются друг на друга, то усиливают друг друга, то «фиксируются», примером чего могут служить наши угрызения совести и сожаления.
В механике время обратимо, но в жизни сегодня уже не то, что было вчера, каждый последующий момент обладает подлинной новизной: поиск утраченного времени бесполезен. Конкретное время, таким образом, — это течение жизни, с элементом новизны в каждом из моментов. Оно подобно шару, который, увеличиваясь в размерах, не теряет того, что накопил. Конечно, количественная модель времени, кристаллизованная в серии моментов, вполне функциональна в рамках практических задач науки по созданию эффективных инструментов управления ситуациями. Тем очевиднее неадекватность этой модели для анализа данных о сознании и его различных проявлениях. Позитивизм здесь бессилен. «Когда я смотрю на циферблат часов и на стрелки, движущиеся в соответствии с колебаниями маятника, я не измеряю время, как бы очевидно это ни казалось, — я фиксирую одновременность, а это совсем не одно и то же. В космическом пространстве есть только расположение стрелок относительно маятника, и нет ничего о положениях прошлого. Только внутри меня происходит процесс организации и взаимопроникновения, который формирует действительно длительное время. Только благодаря моему внутреннему маятнику, который измеряет вибрации прошлого, я могу ощутить ритм настоящего времени. Таким образом, мир сознания и мир вещей радикально отличаются друг от друга. «В сознании события происходят неразрывно, в пространстве одновременные события различимы, но без последовательности в том смысле, что одно не существует после появления другого. Вне нас есть интерсубъективность без непрерывности, внутри нас есть непрерывность без внешней последовательности.»

Почему «длительность» обосновывает свободу

Непрерывная текучесть, согласно Бергсону, характеризует сознание в модусе свободы, вопреки взглядам детерминизма. Действительно, объекты лишены признаков прошедшего времени, существуя один отдельно от другого. Именно благодаря этому можно определить последующее событие через предшествующее: причины объясняют следствия в силу их тождества. Однако то, что возможно (и полезно) в сфере пространственных явлений, невозможно в сфере сознания.
Сознание хранит следы прошлого, для него нет двух абсолютно одинаковых событий. Поэтому точное определение явлений и событий абсолютно невозможно. Жизнь сознания неразличима на дискретные состояния. Самость — это единство в становлении. Поэтому там, где нет ничего одинакового, ничего нельзя предсказать.
Детерминисты, как и приверженцы теории свободы воли, совершают ошибку, применяя чуждые сознанию категории.
Детерминисты ищут определенные причины действия, единственным мотивом которых является сознание и вся история данного сознания. Единство становления дано в Я, и мы свободны только тогда, когда наши действия выражают и излучают наше личностное начало, нашу индивидуальность.
Поэтому наши действия зависят от нас, от того, что мы есть и чем мы стали. Если в наших действиях есть совпадение с нами, то мы свободны. Понятно, что наши действия не всегда совпадают с сутью нашего Я, часто это просто привычки, внешние явления, которые, кстати, вполне предсказуемы. Чем более мы поверхностны, чем больше похожи на вещи, тем более предсказуемы наши действия. И наоборот: чем больше мы углубляемся в себя, тем менее мы предсказуемы, тем более неожиданны.
Все это говорит о том, что мы должны выйти за рамки аргументации детерминизма и волюнтаризма, поскольку их предпосылки одинаково ошибочны. Анализ концепции времени показывает, что сознание не является вещью среди вещей. «Самость неразрушима, — пишет Бергсон, — когда она чувствует себя свободной в непосредственно данном. Но как только оно пытается доказать свою свободу, оно не может сделать это иначе, чем через пространственные преломления. Именно по этой причине механистический символизм не может ни подтвердить, ни опровергнуть принцип свободы воли». В «Эссе о непосредственных данных сознания» протяженное время противопоставляется конкретному времени, внешняя реальность — внутренней реальности. Понятно, что Бергсон не мог избежать проблемы соотношения этих двух реальностей. Проблема перехода от материи (внешней реальности) к духу (внутренней реальности) стала центральной проблемой работы «Материя и память». Согласно теории психофизического параллелизма, «ментальные состояния» и «церебральные состояния» — это два разных способа говорить об одном и том же явлении или процессе. Материалистический эволюционизм рассматривает психические явления как простые эпифеномены мозговой деятельности. Бергсон отвергает обе эти доктрины.
Даже если рассматривать мысль как простую функцию мозга, писал Бергсон, или сознание как эпифеномен мозговой деятельности, в обоих случаях мы получаем два переложения на разные языки одного и того же принципа, согласно которому можно проникнуть в лабораторию мозга. Бергсон противопоставляет попыткам свести дух к материи идею о том, что в человеческом сознании есть много такого, что выходит за рамки того, что можно объяснить функциями мозга.

Материя и память

Даже если рассматривать мысль как простую функцию мозга, писал Бергсон, или сознание как эпифеномен мозговой деятельности, в обоих случаях мы получаем два переложения на разные языки одного и того же принципа, согласно которому возможно проникновение в лабораторию мозга. Попыткам свести дух к материи Бергсон противопоставил идею о том, что в человеческом сознании есть много такого, что выходит за рамки того, что можно объяснить функциями мозга.
Бергсон дополняет психофизические открытия анализом трех вещей: памяти, воспоминаний и ощущений. Память отождествляется с самим сознанием, с тем, что мы слышали, желали и познавали, со всем, что склоняется над настоящим. При этом духовная память не совпадает с памятью. Это значит, что в мозг проникает лишь малая часть того, что мы называем сознательными процессами, то, что необходимо для настоящего. Другими словами, в сознании есть нечто бесконечно большее, чем то, что может обработать мозг. «Тот, кто мог бы заглянуть в мозг, когда он находится в состоянии полной активности, увидел бы не так уж много: только то, что выражается в жестах, поведении, телесных движениях… Остальное, касающееся самых сокровенных мыслей и чувств, осталось бы скрытым, как для зрителя, который видит актеров на сцене, но не понимает ни слова».
Духовная память, чтобы быть реализованной, нуждается в механизмах, связанных с телом, потому что только через тело мы действуем на объекты. Однако она не зависит от тела: повреждение мозга влияет не столько на сознание, сколько на связь сознания с реальностью. Тело, ориентированное на действие, ограничивает духовную жизнь в этой функции. Оно делает это через восприятие, «возможное действие нашего тела на другие тела». Восприятие — это действие нашего тела, маневрирующего между образами объектов. Воспоминание как образ прошлого ориентирует восприятие настоящего, благодаря тому, что мы всегда действуем на основе опыта прошлого. Таким образом, все прошлое проявляется в настоящем действии. В каждый момент нашей жизни существует связь между памятью и восприятием в перспективе действия. «Все, следовательно, происходит так, как если бы независимая память собирала образы, созданные временем, как если бы наше тело было одним из этих образов, в каждый момент делая моментальный снимок того, что происходит в целом».
Так память соотносится с духом, а восприятие — с телом. Память растворяется в тотальности прожитой жизни, восприятие состоит в определении, по отношению к тотальности всех объектов, возможного действия моего тела на них. Восприятию как выбору свойственно быть поглощенным настоящим. Свобода сознания, таким образом, находит свои пределы в восприятии. Восприятие, в свою очередь, возвращается в жизненный поток самости, оседая в памяти, или сознании.
Таково истинное соотношение духа и материи, души и тела. С одной стороны, память отрывает тело от восприятия, с которым оно связано. С другой стороны, восприятие, поглощенное памятью, становится мыслью. Тело ограничивает жизнь духа, но делает ее действенной. Тем не менее дух, чувствуя тесноту, пытается вырваться за пределы тела Восприятие поглощено настоящим, но растущий дух устремлен в будущее. Жизнь — это рост духа через материальные сокращения, или сокращения, втягиваемые духом, что и делает ее продолжительной.

Жизненный порыв и творческая эволюция

«Наше прошедшее следует за нами постоянно… все, что мы услышали, обдумали, желали с самого детства, склоняется над настоящим, впитывающим в себя прошлое, которое так и бьется в двери нашего сознания»Анри БергсонДекарт делил универсум на мышление (res cogitans) и протяженность (res extensa). Нет двух реальностей, возражает Бергсон, а есть два полюса одной и той же реальности — дух и материя, душа и тело. В сочинении «Творческая эволюция» (1907) он идет от анализа непосредственных данных сознания к разработке глобальной идеи космологического эволюционизмаЭволюционные теории можно разделить на механистические и финалистские. Механистический эволюционизм иллюстрирует теория Дарвина: случайные мутации в процессе борьбы за существование благоприятствуют отдельным индивидам, а удачные мутации, переданные по наследству, обеспечивают выживание более приспособленным. В такой модели эволюции нет никакой цели и предустановленного порядка, она ателеологична. С другой стороны, и финалистская теория механистична, поскольку ей свойствен детерминизм. Механистический эволюционизм объясняет эволюцию в терминах действующей причины, финалистский — в терминах цели. Первый определяет эволюцию из прошлого, второй — из будущего. И тот, и другой не слишком доверяют реальности настоящего.Так в чем же суть реальности? Хотя Спенсер, замечает Бергсон, и показал изменчивую суть вещей, все же именно эволюция как становление у него отсутствует. Эволюцию Дарвина он называет «метафизикой, в рамках которой тотальность реального уже дана навечно, только мышление неспособно познать длительность процессов одновременно». И механистический, и финалистский эволюционизм в силу своего детерминизма не улавливает реальную суть эволюции.Жизнь, даже с биологической точки зрения, вовсе не механическое монотонное самоповторение. В ней есть непредвиденные повороты, сохраняя, она перерастает себя. Именно идея творческой эволюции дает возможность преодолеть ограниченность механицизма и финализма, поскольку «жизнь есть реальность, четко отличаемая от грубой материи». Жизнь, а не только сознание, является длящимся субъектом необратимого процесса. Прошлое аккумулирует своего рода органическая память, и живущему не дано вновь пережить прошлое.Жизнь, таким образом, есть «жизненный порыв», свободный и необратимый. Материя не что иное, как момент остановки этого порыва. Жизнь стремится к численному росту и богатству, чтобы умножиться в пространстве и наполнить время. Речь идет о постоянном росте форм, причем каждая последующая — нечто большее, чем простая рекомбинация известных элементов. Жизнь — непрерывно обогащающееся действие, в то время как материя прогрессивно распадается и деградирует, что лишь подтверждает второй закон термодинамики.По Бергсону, нет вещей, а есть только действия. Это значит, что вещи, или объекты, можно представить изолированными в эволюционном процессе, наподобие распадающихся креативных жестов. «Представим себе жест, — поясняет Бергсон, — поднятие руки. Рука, предоставленная сама себе, упадет в исходное положение. Все же в ней останется возможность — в случае волевого усилия — быть поднятой вновь. Этот образ угасшего креативного жеста дает возможно точное представление о материи». Материя, стало быть, есть деградировавший жизненный порыв. Порыв, потерявший креативный импульс, становится препятствием на пути очередного порыва. Так морская волна, возвращаясь, становится барьером для другой поднимающейся волны.Жизнь подобна несущемуся потоку: мало-помалу организуя тела, она делит индивиды на роды и виды, растворяясь в них. Материя, по Бергсону, — это отражение жизненного порыва, изначальное единство которого распадается на множество элементов. Тогда творческая энергия гаснет. Траекторию эволюции нельзя описать как движение брошенного мяча, скорее она подобна внезапно разорвавшейся на множество осколков гранате, и в течение долгого времени взрывы осколков продолжаются. Мы — маленькие фрагменты — лишь можем догадываться о первоначальном мощном взрыве. Взрывной силе пороха в нашем примере соответствует сама жизнь в нестабильном равновесии ее внутренних тенденций. Сопротивлению металла гранаты при взрыве соответствует грубая материя.Творческую эволюцию можно еще сравнить с пучком стеблей, каждый из которых символизирует особый путь эволюции. На ее развилках жизненный порыв утрачивает изначальное единство. Первой развилке соответствует разделение растений и животных. Растения, замкнутые в ночь подсознания и неподвижности, концентрируют в себе потенциальную энергию. У подвижных животных сознание развивается в процессе поиска пропитания. Животные, в свою очередь, развиваются в разных направлениях. Возникают более совершенные формы инстинктов, а у прямоходящих, помимо инстинктов, возникает интеллект. Только у человека сознание стало активно продвигаться, в других направлениях эволюции оно зашло в тупик.

На странице рефераты по философии вы найдете много готовых тем для рефератов по предмету «Философия».

Здесь темы курсовых работ по философии

Читайте дополнительные лекции: