Мишель Фуко, французский философ, историк, теоретик культуры

Оглавление:

Философ, теоретик культуры и историк Мишель Фуко (1926-1984) интересовался не только позитивными науками, но и литературой и искусством, и многое позаимствовал у сюрреалистов, особенно то, что легло в основу его онтологических взглядов.

В конце 1950-х годов Фуко работал в Гамбурге над переводом «Антропологии» Канта. В 1960-х годах он начал свою университетскую карьеру в провинциальных городах. Успех его статьи «Безумие и общество» открыл ему дорогу в ведущие журналы. Не без влияния Барта он много писал о литературе; язык и наука составляли основные темы его исследований. Попытки Фуко де-психологизировать и демистифицировать литературное творчество следует считать его самым важным достижением. Реконструкция машин языка, которые осуществляют производство воображения, которые определяют обмен, сохранение текстов, была его главной заслугой.

Фуко написал самые поразительные страницы о «смерти Бога». Теология нашего времени как наука о несуществующих сущностях принципиально отличается от традиционной: Сегодня не обязательно верить в Бога, и его отсутствие не мешает религии, которая занимается структурой, то есть формой веры. Согласно Фуко, теология функционирует как посредничество между человеческим и божественным, между конечным и бесконечным. Под влиянием Мориса Бланшо, который создал новый литературный дискурс о смерти как «абсолютном другом», появилась одна из главных работ Фуко — «Слова и вещи». Здесь же выяснилось, что работать нужно не с «книгой», а с «библиотекой» и «архивом». Это радикально меняет вопрос об авторе: если книга — это феномен библиотеки, то как следует задавать вопрос об авторе? Что такое автор? Кто, а точнее что, пишет, видит и говорит? Фуко считал недостаточным объяснить «смерть автора», необходимо описать эту пустоту как связку и переплетение функций, связанных с циркуляцией, функционированием дискурса.

В антрополого-гуманистическом стиле мышления XIX века философ выступал в качестве центральной фигуры знания и культуры, которая охватывала реальность тотальностью мысли. Именно эта фигура универсального субъекта знания, власти, оценки, ответственности и многого другого оспаривается постструктурализмом. Философии не нужно стремиться реализовать себя как дискурс о тотальном, поскольку философ — это скорее маргинальная, чем центральная фигура в истории, представляющая ограниченные и локальные практики с конкретными конкретными объектами. Он находится на периферии того, о чем пишет. Его нельзя представить как столб или силу, преодолевающую сопротивление объекта. Субъект определяется тем, о чем он пишет. Он не только наблюдатель и рассказчик, но и участник жизненно важного повседневного мира, который он охватывает и опутывает невидимыми паутинами порядка снизу, сбоку и сзади. Он не остается неизменным во времени как трансцендентальный субъект, но трансформируется вместе с объектами.

В своей первой работе «Психология и психические заболевания» (1954), в которой он раскрывает невроз как спонтанную энергию либидо, Фуко приходит к патологическому миру индивида. Анализируя тему «общество и безумие», он описал дискурсивные и недискурсивные практики, посредством которых безумие конституировалось в Европе. К числу дискурсивных практик он относил психиатрию, которая сформировалась в XIX веке именно как побочный продукт попыток дать определение безумию. Фуко показал, что не существует резкого разделения между разумом и безумием, есть лишь история постоянно меняющихся форм рациональности. Дискурс о безумии играл не ту роль, которую ему приписывали как защитнику разума, а совсем другую и отнюдь не правдоподобную — роль управления опытом страдания.

Стратегии Фуко

Фуко рассматривал дискурс как набор правил, имманентных самой практике, но когда мы говорим о дискурсивной практике, возникает опасность бесконечного регресса. Ссылка на «недискурсивные практики» также не решает проблему, поскольку она относится к тому, что не присуще языку, не обладает «дискурсивностью» и, следовательно, не может производить язык. Фуко нашел выход из этой дилеммы в понятии стратегий, которые производят действия и не обязательно порождают правила. Благодаря этому дискурсивные практики становятся диспозитивами, реализующими единство знания и объективных возможностей.

Диспозитивы сексуальности, обычно рассматриваемые как меры предосторожности против эксцессов, в работах Фуко предстают как способы управления ими, беря на себя задачу не только их подавления, но и интенсификации. В предисловии к немецкому изданию книги «Воля к знанию» он написал: «Я хотел бы подчеркнуть, что сексуальность — это лишь один конкретный пример более широкой проблемы, над которой я работаю уже пятнадцать лет: как производство дискурса истины в западноевропейском обществе связано с различными механизмами и институтами власти.

Понимание власти требует очень сложного подхода. Фуко не был ни политическим революционером, ни идеологом. Он писал о «полях силы», об их игре и стратегиях этой игры. Более того, главная пара в этой игре — знание и сила. Поэтому неправильно рассматривать знание как силу, демистифицирующую власть, поскольку власть, задающая «условия возможности» существования, преодолевается не пониманием, а изменением, и это делает ненужным существование некоего «сверхдискурса». Претензия философии или науки на то, чтобы быть таким дискурсом, связана с ее гегемонистской претензией.

Критика гуманизма и лозунг «смерти человека» ассоциируются с Фуко. Действительно, он утверждал, что общество нельзя рассматривать как абстрактную сущность, существующую над и вне индивидов, поскольку оно интегрировано в самые интимные уголки их душ и тел. Все это позволяет нам утверждать, что провозглашенная Фуко «смерть человека» была не чем иным, как отрицанием гуманистической позиции, основанной на вере в то, что человек способен ограничить власть рациональностью или моралью. Напротив, власть делает человека таким, каким он должен быть. Политическая антропология Фуко занимается не строительством или легитимацией «хороших» демократических институтов, а диагностикой болезни общества. Чтобы вылечить человека, необходимо вылечить общество, поэтому Фуко определяет философа как клинициста цивилизации.

Фуко искал новую стратегию для субъекта в его игре с неуловимой, анонимной, но вездесущей властью. Слишком наивно полагать, что можно постичь его суть и тем самым исправить и узаконить его эмпирические формы. Власть функционирует как ряд микроскопических и анонимных структур, которые определяют человеческую мысль и репрезентацию и интегрируют его анархические, спонтанные переживания и желания в коллективное тело государства.

Теория власти Фуко

По Фуко, порядок сам формирует своих субъектов. Это переворачивает традиционную политическую антропологию. Необходимо представить материальную инстанцию угнетения в терминах конституирующей функции субъекта, что противоречит общей теории права, для которой проблема заключалась в том, чтобы из множества разнородных воль и индивидов составить единую политическую волю или, лучше, единый орган государства.

Этот поворот в политической антропологии приводит к деконструкции всей практической философии Просвещения. Фуко показывает необоснованность надежд на сексуальное освобождение с помощью психоанализа. Напротив, медикализированный дискурс о сексуальности порабощает человека гораздо эффективнее, чем негласные нормы и табу прошлого. Такова эволюция власти: от права на смерть и телесные наказания к слежке, а затем к развитию внутренней самодисциплины и самоконтроля над собственными психическими аффектами. Чем интенсивнее человек занимается сексуальными проблемами, чем больше он интересуется и практикует психоаналитическое просвещение, тем больше он попадает под власть психиатрической инквизиции и вынужден признаваться в том, чего о себе даже не знает и не подозревает. Становится понятной квазиполицейская функция психоаналитика, который вводит обычную рациональность в самые интимные уголки человеческой души. Это пример того, как понятие освобождения на практике выполняет порабощающую и угнетающую функцию.

Теория власти Фуко проблематична. Его основной смысл связан с пониманием того, что разум ни в коем случае не занимает привилегированное место в общественной сфере, откуда он может наблюдать и судить историю. Оно само зависит от того, что выступает в качестве условия угнетения. Таким образом, «археология» также вовлечена в эту игру и определяется своей зависимостью от власти. Более того, она не диагностирует все различия между знанием и властью. Она игнорирует, например, те различия между искусством и технологией, которые отстаивал Хайдеггер, и между авангардом и рынком, которые отстаивают сторонники постмодернистской эстетики.

Фуко видел человека в горизонте возможного бытия: «я» — это «другой», я не есть то, что обо мне говорят. Он всегда стремился увидеть по-другому то, что есть и что кажется само собой разумеющимся, а это также означает: то, что есть, может быть или могло бы быть иначе. Он называл свою теорию продуктивным пониманием свободы и говорил о «возможной возможности», которая открывается, когда человек преодолевает границы обыденного и нормального и открывает головокружительную пустоту, закрытую социальным принуждением, в которой только человек может жить по-человечески. В своей генеалогии он показал, что вещи появляются случайно, и что, хотя у них есть причина появиться, в них нет жесткой неизбежности: отрицание необходимости — единственный способ постичь существование в горизонте открытости, понять, что настоящее не заполняет все пространство возможного.

Фуко считал, что желание и фантазия, иллюзия и мечтательность не чужды подлинному философствованию, поскольку истина лежит как бы в другом мире, в то время как наш реальный мир уже опутан паутиной власти. Философствование — это попытка изменить сами рамки и нормы мышления, которые мешают нам делать и быть другими, чем мы есть. Фуко был далек от манихейского взгляда на мир как на преисподнюю зла, но он постоянно напоминал нам об опасности власти. И если «мировое зло» непреодолимо, то опасности можно избежать. В этом, можно сказать, заключается оптимизм политической антропологии Фуко.

Основные идеи Фуко

Работы Мишеля Фуко (1926-1984) являются достаточно авторитетными для мыслителей постмодернистской ориентации, хотя взгляды этого философа не были последовательно постмодернистскими или постструктуралистскими. Мы не можем сказать, что М. Фуко был логически обоснован в изложении своей философской программы, и даже не можем сказать, что у него была такая программа. Его работы в некоторой степени пересекаются, но в важные моменты они противоречат друг другу. Он обладал живым ассоциативным мышлением и занимался чистым поиском, свободным от каких-либо предвзятых установок, сверхидей, заранее сформированного «послания». Более того, как мы увидим, философская деятельность Фуко была направлена на подрыв, демонтаж самого понятия «сверх-идеи». Именно этот свободный, самоотреченный стиль был близок многим философам, ученым и художникам постмодернизма. Этот парадоксальный стиль письма был характерен и для Фуко.

Первой крупной работой М. Фуко, принесшей ему мировую известность, стали «Слова и вещи» (1966), в которой автор подробно отстаивает структуралистские позиции. В этой программной ранней работе философ предложил оригинальный взгляд на историю европейской культуры.

Основные идеи, высказанные в «Словах и вещах», заключаются в следующем Помимо традиционного взгляда на историю, согласно которому исторический процесс неделим и целостен, представляя собой единую линию непрерывного развития, в которой борются друг с другом мнения, взгляды, мировоззрения, практические потребности людей и т.д., возможен и другой взгляд. Согласно этой точке зрения, смена исторических эпох не является линейным поступательным ростом, не является результатом того, что одни, более современные, прогрессивные мнения сменяют другие, реакционные или устаревшие. М. Фуко называет традиционный взгляд на историю доксологическим (от гр. doxa — мнение и logos — учение) и пытается дистанцироваться от него.

Согласно Фуко, история не имеет целостности. Его нельзя рассматривать как единый разворачивающийся объем; он больше похож на куски материи, грубо сшитые вместе. История, по мнению автора книги «Слова и вещи», характеризуется радикальной прерывистостью. Каждая эпоха не зависит от предыдущей. И ничто не передается в следующую эпоху. Внезапно он «открывается» и так же внезапно «закрывается». Без понимания этой «радикальной прерывистости» истории невозможно адекватно понять и оценить многие исторические события и тексты. Таким образом, внутренняя логика и целостность эпохи оказывается гораздо важнее, чем «взаимосвязанность» эпох друг с другом и «взгляд с высоты птичьего полета» на историю.

М. Фуко предлагает перейти от эволюционистской доксологии, изучения борьбы «новых» и «старых» мнений, которые якобы двигают историю, к археологии знания, то есть попытаться понять по сохранившимся вещам и текстам особенности мышления людей в каждую эпоху. Необходимо, говорит он, заглянуть в каждую прошедшую эпоху и понять глубинную связь того, что соединяет внешние следы ее представителей — язык, сохранившиеся вещи и памятники — с принятыми в эту эпоху стандартами мышления.

M. Фуко называет эту связь, соотношение духовного, языкового и материального в рамках эпистемы (греч. episteme — знание).

История мысли

В рамках эпохи мало осознается эпистемологическая диспозиция, связь мысли и языка с вещами и артефактами деятельности. Но историк обладает соответствующей спонтанностью. Изучение эпистем любой эпохи является, по словам М. Фуко, целью историка. Для истории Нового времени «Слова и вещи» описывают три эпистемы — эпистему Возрождения (XIV-XVI века), эпистему классицизма (XVII-XVIII века) и эпистему модернизма (XIX-XX века). В первой эпистеме мысль и вещи связаны принципом подобия (мысль подобна природным объектам). Во второй эпистеме, эпистеме репрезентации, язык становится «великой автономной знаковой системой», отделяется от природы и живет по закону театрального действия. В третьей эпистеме язык опирается на принцип систем и организаций и полностью теряет связь с природой. Эпистема каждой эпохи влияет на ее традиции, обычаи и образ действий, социальные явления и памятники.

В своих поздних работах М. Фуко переносит фокус своих исследований с истории и языка на сферу власти и господства. Соответственно, его ранние взгляды существенно меняются. Философ пишет о медицине, психиатрии, отношении к безумию, власти и сексуальности.
Сознание и мир скрыты в исторически дискурсивных практиках, понимание которых и является задачей Фуко. Другая задача — разоблачить линейный образ мышления, характерный для историков. Во введении к «Археологии знания» Фуко упоминает о лабиринте, который он подготовил для того, чтобы «путешествовать», обнаруживая тайники и углубляясь в поисках вех, которые сократят и изменят путь. Эти путешествия привели к формированию своеобразного метода исследования, позволяющего понять условия возможности возникновения и существования различных феноменов человеческой культуры.

M. Сам Фуко отмечал, что термин «археология» не совсем удачен, поскольку допускает ассоциации, во-первых, с поиском истоков, а во-вторых, с идеей раскопок, в то время как для Фуко и то, и другое является предметом критики: «Я не ищу ту торжественную отправную точку, с которой, скажем, стала возможна западная математика. Я не возвращаюсь к Евклиду или Пифагору. Я всегда ищу относительные начала, основы или трансформации, а не фундамент. Мыслитель дает понять, что этот термин не просит нас искать какое-либо начало, не приравнивает анализ к каким-либо раскопкам или геологическому зондированию. Оно обозначает общий предмет описания, который на уровне своего существования ставит вопрос к тому, что уже было сказано: вопрос об осуществляемой в нем энунциативной функции. Археология описывает дискурсы как точно определенные практики в среде архива.
В беседе с Ф. Эвальдом М. Фуко объяснил намерения своих работ: «Эти книги, как и те, что я написал раньше, являются работами по истории мысли. «История мысли» означает не просто историю идей или представлений, но и попытку ответить на вопрос: как возможно конституирование знания? Как может мысль, как нечто связанное с истиной, также иметь историю?». М. Фуко объясняет, что, в частности, в своей книге «Дисциплинировать и наказывать» (1975) он не собирался писать историю такого института, как тюрьма, что потребовало бы совсем другого набора материалов и совсем другого анализа. Вместо этого он попытался проследить, как идея наказания могла иметь конкретную историю в конце восемнадцатого — начале девятнадцатого века.

На странице рефераты по философии вы найдете много готовых тем для рефератов по предмету «Философия».

Здесь темы курсовых работ по философии

Читайте дополнительные лекции: